ХЕРЪ. Триллер временных лет - Владислав Рышков

А в общем-то всё это было достаточно жутковато: если не брать в расчёт пресловутую и анекдотическую обезьяну, человек жил полным сиротой в этом громадном и гулком мире, неизвестно откуда взявшийся и неведомо куда бредущий на ускользающей из-под ног, юлой вертящейся Земле.

Школьный курс наук, основательно расширенный Интернетом, оставлял гнетущее чувство человеческой ущербности. А свято место – то, что могло хоть как-то оживить это бессмысленное существование, оставалось пусто. Поэтому науке был присвоен номер 13 – цифра многозначительная, однако счастья, как правило, не приносящая.

Главным же аттестатом зрелости, который Андрюша вручил сам себе, просидев три года за компьютером и учебниками, стала констатация печального факта: человеку, в точности как и братьям его меньшим, не дано было постигать окружающий мир во всей его неодолимой полноте. Как пёс отрывал притоптанную в грязь мозговую кость, не зная, откуда она здесь и почему, так и человек открыв, например, электричество, не знает и по сей день, откуда оно и в чём его суть. И нет толка в том, что, в отличие от животного, человек сознаёт эту проблему. Ответов всё равно не имеется. Кроме одного: животные и люди имели разный уровень доступа к познанию. Однако, по сравнению с его бесконечностью, большой разницы тут не было.

Вот с этим-то Андрюша смириться и не мог. Уже теперь ему становилось тесновато в этом мире, где довелось ему однажды очутиться. «Если был вход, стало быть, имелся где-то и выход», – думал Андрюша. Он искал запасной выход, конечно, а не тот, что ногами вперёд.

Глава седьмая

Форточка, которая буйствовала вот только что на месте монитора, захлопнулась наглухо. Самотёсов вернулся на круги своя, однако чувствовал, что экран, теперь вновь кристаллически жидко подсвечивая унылым электричеством, слегка ещё волнуясь мелкой рябью, готовился выдать десятку. После эдакой увертюры иного быть не могло, поэтому Самотёсов вновь пытался скрыться в доисторическом лесу, прикинуться тупоголовым огромным динозавром, жующим подножный корм, а не вторгающимся туда, куда доступа нет. Хотя, по чести сказать, он сам вот уже несколько лет торил эту дорожку, а нынче, вернувшись из запредельной сети, чувствовал себя рыбиной, выброшенной девятым валом на берег.

Краем глаза Андрей видел, как на трепещущем экране возникали письмена: //live//kampf//женщина//food//. Одним глазом, отчаянно кося, Самотёсов всё ещё скрывался в Девонской эре, а другим, преодолевая сразу миллионы лет, был уже здесь, а, может быть, и забегал вперёд, в зависимости от того, что высветит дисплей. По нему, слегка изгибаясь, плыл теперь знак минуса, одинокий и бессмысленный, а за ним начали вытягиваться новые символы.

Андрей вдруг онемевшими руками, словно робот, вытащил диск, вырубил лэптоп, потом выдернул из розетки питание и, уже вытаскивая аккумулятор, чувствовал всю тщетность своей немощной суеты, потому что не мог прекратить, не умел поставить преграду этому доступу, источник которого неизвестен.

Символы наплывали, меняя шрифты, и их кегли, наливаясь то ярко-голубыми, то багровыми тонами: //sex//zero//zero//kampf//. Самотёсов уже с холодной застывшей ясностью сознавал: с ним общались его кодом, однако в обратной расшифровке, в той, где в начале было слово.

Глава восьмая

Номером вторым в зацифровке Андрея стало понятие «sex». Произошло это четыре года назад, он как раз заканчивал первый курс физмата в МГУ.

Ещё в раннем детстве Андрюша зарезервировал цифры от нуля до четырёх для главных, «взрослых» понятий, которые, как он тогда уже чувствовал, откроются ему не сразу. И вот в восемнадцать лет – к тому времени были уже обозначены и ноль, и единица, и тройка (удача) – приспело время новой цифры.

На Воробьёвы горы Андрей отнёс свои документы не только потому, что так было принято в его семье – он должен был стать «пятым коленом» в их академической династии, как шутила мать. Ему не хотелось отрываться от сверстников, потому что он и так был достаточно одинок. Да и кто бы его мог понять: он не искал своего места в жизни, в этом хаотичном, подогреваемом страстями булькающем человеческом котле, что было свойственно всем, кто входил в касту ныне живущих, среди которых Андрей чувствовал себя добровольным парией. Наоборот, он отыскивал место самой жизни, помеченной им единицей, в огромном, нескончаемом ряду цифр. Если взять последний Оксфордский словарь, вмещающий более полумиллиона слов, исключить синонимы и термины, он закроет только какие-то две сотни тысяч чисел, которые были неиссякаемы, оставаясь неизречёнными, а потому абсолютно абстрактными. Те числа, что были свыше двухсот одухотворённых словом тысяч, конечно, можно было использовать в расчётах пространства и таинственного времени, подсчётах наличия на планете людей, деревьев или денег, однако они становились уже туманными и абстрактными, как сама математика. Это было унылое бухгалтерское начётничество. Никто не мог охватить разумом свыше двухсот тысяч людей, таких стадионов просто не существовало, никто не мог заблудиться в двухстах тысячах сосен, а миллионы рублей или долларов передвигались в невидимых электронных счётах или, реже, в безликой тени безликими пачками нарезанной бумаги. Всё это превращалось в вульгарную статистику, не обозначенную и не одухотворённую словом.

Двести тысяч. А дальше был тупик, чистая математика, теряющая связь с реальностью. Дальше этого числа шла некая инсталляция, «в начале» которой не было слова.

В принципе, в инженерном плане она работала. Уравнения были точны – Андрей умел их читать. Они могли заслать летательный аппарат к Юпитеру или Сатурну, где тот, искусно проскальзывая меж астероидных колец, выходил на орбиту, делал снимки планеты и летел дальше, постепенно уходя за горизонт солнечной системы. Полёты «Вояджера», этого космического странника, сквозь пустынный, холодный и молчащий космос, завораживали, будили воображение, однако при всех своих сугубо научных и технологических решениях больше походили на старую историю о ковре-самолёте, на сказку.

Потому что новости, приходившие на Землю с расстояния многих миллионов километров об иных небесных сферах, не несли в себе ничего принципиально нового: лишь картинки, которые вполне походили на необжитые пространства Земли – горячие пустыни или холодные полюса. А те атмосферы или отсутствие их на далёких планетах свидетельствовали всего лишь об иных комбинациях химических элементов всё той же таблицы Менделеева. Увы, весь космос можно бы было смоделировать в обычной лаборатории или же инсталлировать в одном из павильонов Голливуда.

То же происходило и в микромире. Вся мощь современной науки наглухо упёрлась в то, что знали ещё античные греки: материя состоит из мельчайших частиц. Дальше этого дело не пошло. Невероятно амбициозное и дорогое сооружение андронного коллайдера в швейцарском андеграунде служило, скорее, к прославлению швейцарских банков, нежели научному прорыву и походило на легендарное вавилонское столпотворение. Дерзостный в своей безысходности проект. Кризис жанра.

Нужно было вновь обращаться к древнегреческому проекту «Всё во всём». А потому опускаться на землю, отступать на прежние позиции: психологически для человечества это будет труднее, чем посадка лунного модуля проекта «Аполло». Но заматеревшие в ХХ столетии физики, добившиеся неслыханных побед, явно выдыхались, их всё более дорогостоящие эксперименты собирали мизерную научную жатву, и потому неизбежно наступал ренессанс затюканных лириков, чьё «оборудование» ещё ведь недавно казалось жалким, устаревшим и ничтожным – всего лишь голая мысль.

И хотя направление поиска создателей коллайдера было верным – взять, наконец, за жабры ускользающее понятие «гравитация», – при всей грандиозной аляповатости проекта оно было слишком узким, чисто инженерным, прорабским, не более.

Андрей, впрочем, идя тем же направлением, тоже топтался тут на месте, и всё его научное «оборудование», умещавшееся в верхней части туловища, перегревалось и закипало, столкнувшись с незримой, но свинцово-непроницаемой стеной сингулярности, за которой таились все истинные сокровища мира. Вот тогда-то и громыхнула в его жизни «двоечка», взорвавшись тем истинным и единственным фейерверком светопреставления, какое дано было человечеству.

Глава девятая

Слова на мониторе окрасились в чёрный пугающий своей абсолютно светопоглощающей фатальностью цвет, заняв, задавив огромным кеглем экран.

Андрей достал из пачки лист бумаги, взял чёрный фломастер и с давно забытой покорностью первоклассника списывал слова с монитора, словно со школьной доски://life// //kampf// //женщина// //food// //sex// //zero// //zero// //kampf//.

Он, конечно, перевёл, «зацифровал» в четверичной системе их смысл, однако всё оттягивал этот момент, не решаясь запечатлеть, высечь на бумаге то, что обычно является просто констатацией факта, пуритански лаконичным, убийственно точным и исчерпывающе понятным всем.